Догмат крови - Страница 124

124

— Я не знаю… На нем была черная гладкая маска, — морща узкий лобик, отвечала Дьяконова.

Чаплинский тяжело вздохнул. Он ко всему готовился, но все-таки никак не ожидал, что заезжие знаменитости примутся разыгрывать откровенный фарс. И это лучшие адвокаты России! Ладно бы один только Грузенберг, изо всех сил старающийся вызволить своего соплеменника! Но Зарудный, которого все юристы чтут как сына виднейшего деятеля судебной реформы! Барственный Карабчевский, законодатель Маклаков, вальяжный Григорович-Барский! Все эти велеречивые господа с благородными лицами и учтивыми манерами делают вид, что верят фантасмагорическому повествованию о черной маске, разгуливавшей по киевским улицам. Свидетельница Дьяконова попалась на вранье раз десять, не меньше. Она говорила, что видела у воров в квартире Чеберяк бумагу с проколами, похожую на листки, найденные потом у пещеры. Но когда ей предложили на выбор нескольких вариантов листков с проколами, обвела чернилами отверстия совсем другой формы. Адвокат Грузенберг прокомментировал её ошибку в следующих словах: «Кто же запоминает отверстия, которые еле приметны, круглые они или четырехугольные». Дьяконова утверждала, что обнаруженный на теле Ющинского обрывок материи — это обрывок наволочки, которой убийцы зажимали рот мальчика. Она тотчас же узнала наволочку, поскольку вышивала её вместе с сестрой по заказу Веры Чеберяк. Однако она не смогла воспроизвести вышивку на бумаге и спутала цвета. Впрочем, Грузенберга ничто не могло смутить: «Что из того, что она нарисовала плохо? Ведь, господа присяжные заседатели, мы вообще вещи узнаем не потому, что можем их нарисовать».

Адвокатам помогали журналисты, заполонившие хоры для прессы. Под перьями борзописцев сновидения глупых баб превращались в подобие реальности, а попытки их уличить замалчивались. Говорили, что «Киевская мысль» собирается выпустить стенографический отчет о киевском процессе, и можно было только догадываться, каким искаженным и предвзятым он окажется.

Прокурор судебной палаты предвидел, что ближайшие заседания станут решающими для проверки на прочность воровской версии, столь рьяно поддерживаемой господами защитниками. И действительно, через два дня свидетельское место занял Сергей Махалин, высокий, щегольски одетый, с приятной и располагающей внешностью. О себе он сказал несколько слов, зато буквально преобразился, когда повел речь о своем друге Амзоре Караеве.

— В 1905 году он поселился на Подоле. При обыске у него нашли оружие и взрывчатые вещества. В тюрьме у него заболели зубы, и он просил разрешения поехать к врачу, а тюремный надзиратель начал над ним издеваться. Потом этот надзиратель оказался в другой тюрьме, но уже не в роли надзирателя, а обыкновенным заключенным. Я забыл упомянуть, что Караев поклялся отомстить ему. Встретив его в тюрьме простым заключенным, он вспомнил о своей клятве и зарезал его. По поводу этого был суд с присяжными, и его оправдали.

Прокурор Виппер нахмурил брови.

— Он был оправдан за убийство человека?

— За надзирателя был совершенно оправдан, а осужден за хранение взрывчатых веществ. Этот факт, то есть убийство тюремного надзирателя, происходил на глазах многих уголовных арестантов, и это сделало Караева героем в их мнении, он для них стал человеком необычным, дерзавшим, так сказать. На массу производило впечатление, что Караев никогда не ломал шапку перед начальством.

«С какой экспрессией он повествует о своем приятеле! — подивился Чаплинский. — Словно поет серенаду под окнами возлюбленной!» Караев не был вызван на суд в качестве свидетеля, поскольку отбывал ссылку в Енисейской губернии. Конечно, его могли доставить по этапу в Киев, но прокурор судебной палаты направил депешу в министерство внутренних дел с сообщением, что Караев на суде не нужен. Однако Чаплинский не мог воспрепятствовать появлению на суде Махалина, который соловьем разливался перед присяжными заседателями.

Внезапно слова свидетеля были прерваны громким рыданием. Чаплинский глянул на Бейлиса, который раскачивался на скамье подсудимых, закрыв лицо ладонями и истерически всхлипывая. У прокурора мелькнула надежда, что преступник сейчас падет на колени и сознается в убийстве. Но к Бейлису уже спешили адвокаты, плотной стеной закрыв его от публики. Чаплинскому стало ясно, что признание не состоится. «Впрочем, его уговорили бы взять свои слова обратно, заявили бы, что он признался в состоянии нервного расстройства».

Порядок в зале был восстановлен, Бейлиса успокоили. Вытирая покрасневшие глаза, он слушал показания свидетеля. Махалин умел держать публику в напряжении. В его исполнении сцена признания Плиса звучала в высшей степени драматически. Когда он дошел до слов Плиса «схватили мы байстрюка и потащили к сестре на квартиру», несколько женщин вскрикнули от страха и зарыдали. Махалин закончил свидетельские показания, и в зале суда воцарилась мертвая тишина. «Плохо дело! Кажется, ему поверили!» — вынужден был признать Чаплинский. Прокурор Виппер решил нейтрализовать впечатление, произведенное рассказом Махалина. Он задал свидетелю несколько малозначащих вопросов, а потом неожиданно спросил:

— Скажите, у вас не было никаких отношений с охранным отделением?

— Абсолютно никаких, — возмущенно откликнулся Махалин.

Виппер поинтересовался, какую роль в расследовании дела играл репортер «Киевской мысли» Бразуль-Брушковский?

— Больше суетился и путался под ногами. Он не имеет ни малейшего понятия о розыскном деле, — пренебрежительно заметил Махалин.

124