Догмат крови - Страница 41

Выйдя из прокурорского кабинета, Фененко увидел, что у дверей камеры его уже поджидает сотрудник «Киевской мысли» Бразуль-Брушковский. Приглашенный в камеру, журналист вынул из кармана пухлый блокнот и приготовился записывать.

— Василий Иванович, наши читатели горят нетерпением узнать о странном эпизоде, связанном с задержанием одного приезжего. Имеет ли этот эпизод отношение к таинственному убийству мальчика Андрея Ющинского?

— Можете сообщить многоуважаемым читателям «Киевской мысли», что вся эта история является провокацией, затеянной черносотенцами, точнее, студентом Голубевым, секретарем молодежной патриотической лиги. Он предъявил судебным властям некоего Алтера Лейбова Гудиса, мещанина из местечка Хмельники, что в Подольской губернии. С первых слов стало ясно, что Гудис произносит бессвязные речи. Право, стоит посочувствовать господину Голубеву — ведь какой больной фантазией надо обладать, чтобы извлечь из этого бреда сведения о ритуальном преступлении. Вскоре, как и следовало ожидать, Гудис сознался, что возвел поклеп на соплеменников.

Следователь умолчал о том, каким способом было получено признание Гудиса. Он всегда осуждал приемы с «подсадными утками» и, хотя в данном случае цель, как говорится, оправдывала средства, он был рад, что всю черную работу проделал полицмейстер, решивший тряхнуть стариной в пику сыскной полиции. Полковник Скалон вызвал городового Готмалко, выросшего в еврейском местечке и свободно владевшего еврейским жаргоном. Переодетого городового подсадили в тюремную камеру, и он участливыми расспросами выяснил, что Гудис ничего не знает об убийстве. Когда следователь спросил городового, уверен ли он, что выпытал правду, тот только махнул рукой: «Ваш высокобродь, тот поц совсем мишугенен. Мает хвору башку». Действительно, Гудис страдал приступами помешательства и приехал в Киев лечиться от головных болей. Огромный город подействовал на него угнетающе, болезнь обострилась, несчастный целыми днями бродил по улицам, пугая прохожих странными ужимками.

— Гудис был удален из Купеческой синагоги за неподобающее поведение. Тогда в его безумной голове созрел план мести соплеменникам. Он приставал к прохожим с расспросами, где принимают доносы на евреев. Как ни прискорбно, нашелся шутник, указавший Гудису на штаб-квартиру «Двуглавого орла», а там сумасшедшего приняли с распростертыми объятьями. Вот и вся история, — подытожил Фененко. — Теперь полицмейстер ломает голову над тем, как водворить означенного Гудиса на постоянное место жительства. По проходному свидетельству его не отправишь. Киевские евреи настолько раздражены его поступком, что можно ожидать насилия над доносчиком. Придется отправить его домой по этапу.

Журналист распрощался со следователем. Как только он ушел, в камере появился письмоводитель с сообщением, что одного арестованного уже привели, а вот пристава Красовского с его подопечными пока нет.

— Телефонируйте ему, чтобы поторопился, мне ждать некогда. И заводите арестованного, — распорядился судебный следователь.

Конвоир ввел парня, еще молодого годами, но уже с совершенно испитой физиономией, на которой синели и желтели несколько синяков. Федор Нежинский приходился дядей убитому Андрею Ющинскому.

— Ну что, Федор? — спросил следователь. — Продолжаете запираться? Напрасно! Не желаете облегчить собственную участь? Нам ведь все известно из показаний свидетеля Евгения Чеберякова.

— Женька, бисов сын, все набрехал, — испуганно выдавил Федор.

Да, Женя Чеберяк был мастер врать, с этим Фененко должен был согласиться. Допрашивать малолетнего свидетеля было сущей мукой. Понадобилось несколько допросов, прежде чем от него удалось добиться признания, что Андрей Ющинский, по уличной кличке Домовой, заходил к нему попросить порох для игрушечного ружья. «Тильки я, дяденька, не маял порохо, я стрелял серниковыми головками. То Домовой брал порохо», — повторял он, честно округлив глаза. Но однажды, на очередном допросе, когда следователь уже устал слушать про ружье, порох и серные головки, Женя вдруг проговорился о том, что в субботу отец послал его в пивную на углу Верхне-Юрковской и Половецкой. Там мальчик встретил Федора Нежинского в перемазанной глиной одежде. Федор шепнул ему на ухо: «Уже Андрюши нет, его порезали». Добытые показания являлись архиважными. В самом деле! Рано утром в субботу Ющинский вышел из дома, а вечером того же дня, когда никто еще не спохватился о его пропаже, родной дядя спьяну сболтнул, что мальчика зарезали. И это происходит в полуверсте от пещеры, и к тому же дядя убитого вымазан в глине! Но пока что Федор Нежинский отрицал факт разговора с Женей Чеберяком и даже свое пребывание в пивной.

— Сыскная полиция установила ваших собутыльников. Вы пришли в пивную вместе со своим приятелем Андреем Брицким, взяли две бутылки пива и одну фиалку. Видите, нам известно даже то, что вы пили.

— Шо за фиалка? — искренне удивился Федор. — Яким бисом вона треба? Я маял семешник — тильки на пару пива.

— Вскоре вас пригласила компания ломовых извозчиков, — монотонно продолжал следователь. — С ними вы выпивали до полуночи, а когда пивная закрылась, пошли ночевать к вашему знакомому Матвею Жуковскому, проживающему в доме номер один на углу Половецкой и Татарской. Так или нет?

— Так!

— Ваше платье было вымазано в глине?

— Ни.

— Тем не менее Матвей Жуковский, у коего вы заночевали, подтверждает, что вы были в грязном платье. Когда Матвей спросил вас, где вы так вымазались, вы ответили, что нанялись копать землю. Утром вы попросили у него щетку, чтобы вычистить платье.