Догмат крови - Страница 28

— Пошел до церкви святого Федора. Сказал, шо мает там дело…

— Шо ты, стервец, несешь! — раздался громкий оклик сверху.

Дети мгновенно бросились врассыпную. Подняв глаза, Голубев увидел на веранде второго этажа женщину, грозившую убегающим детям. Лицо женщины напомнило студенту Шахеразаду на титульной странице «Тысячи и одной ночи», подаренной ему в детстве. С искусной рассказчицей из арабских сказок ее роднила матовая смуглая кожа, нос с горбинкой и крутые арки атласных бровей. Но самым примечательным были черные глаза, подобные ночному омуту, который много чего скрывает в своей бездонной глубине.

— Шо ты лезешь к моим детям? Али ты сыщик? — с угрозой в голосе спросила женщина, спускаясь вниз по деревянной лестнице.

Она ни секунды не могла устоять на одном месте. Ее невысокая сухощавая фигура беспрестанно перемещалась справа налево, вперед и назад,

— Сударыня, я студент.

— Сыщики тоже всякое платье надевают, — сказала женщина все еще недоверчиво, но уже постепенно успокаиваясь. — Где это вы, пан студент, так измазались? Заходите до меня. Я помогу вам вычистить платье.

Голубев удивился мгновенной перемене в ее поведении. Теперь она разговаривала дружелюбно и спокойно, на ее лице играла приветливая улыбка, и речь ее уже не звучала грубо и простонародно. «В самом деле, в таком виде нельзя показаться в городе, — подумал Голубев. — Кстати, надобно её расспросить, она могла кое-что слышать от своих детей». Поднимаясь по лестнице вслед за женщиной, он успел оценить ее вызывающую походку. Она так раскачивала бедрами, обтянутыми тугим шелковым платьем, что студента пробрала дрожь. Женщина открыла дверь застекленной веранды, служившую общим коридором. Половину веранды загораживала ширма, предназначенная, должно быть, для того, чтобы скрыть от посторонних глаз гостей, которые посещали квартиру. Но эта предосторожность, как тут же пришлось убедиться Голубеву, не достигала результата. Не успели они зайти за ширму, как за их спинами отворилась дверь и раздался отчетливый шепот:

— Опять Сибирячка нового хахаля привела. Нет от вас покоя, хоть беги с Горы. Вчера оргию устроили, сегодня с утра пораньше. Я, коллежский регистратор, найду на вас управу! Буду жаловаться!

Женщина резко обернулась и в один прыжок, как разъяренная кошка, перескочила веранду.

— А ты не подглядывай, зараза! Слюнки текут, что тебе не дают! Жаловаться он будет, я тебе пожалуюсь! Моргну хлопцам, они тебя живо подколют!

Коллежский регистратор был начеку и быстро захлопнул дверь. Смуглянка несколько раз пнула дверь и грубо выругалась.

— От сосид, лихоманка його трясе! Не можно добрать, яку погань удумает! Я Чеберякова, или по-здешнему Чеберячка. Злыдни переделали в Сибирячку, — зло бросила она, но тут же спохватившись, что говорит, словно базарная торговка, приняла аристократический вид и произнесла вполне светским тоном. — Вы бы, милостивый государь, сказали, как вас величать?

Голубев представился, женщина в ответ сделала нечто вроде реверанса.

— Рада знакомству. Вера Владимировна Чеберякова, дворянка, законная супруга чиновника почтово-телеграфной конторы. Мой муж сейчас на дежурстве.

Квартира Чеберяковых состояла из четырех помещений, которые трудно было назвать комнатами. Домовладелец просто разгородил фанерными стенами тесные клетушки. Слева от входа располагалась кухня. Голубев заметил круглую деревянную бадью и подумал, что в квартире нет ванной. Направо от кухни были две смежные комнаты. В той, что поменьше, стояла широкая кровать с никелированной спинкой. На пестром одеяле возвышалась горка подушек, прикрытых простыми холщовыми покрышками. Одна подушка была без наволочки.

Вера Чеберяк провела Голубева в гостиную, единственное более или менее приличное по размеру помещение. Дешевенькие обои на стенах были оборваны по краям и покрыты жирными пятнами. На полу лежал замызганный ковер, в углу стоял рояль со сломанной крышкой. Кисейные занавески на окне имели такой вид, будто о них вытирали грязные руки. Так, наверное, и было, потому что на столе громоздились остатки вчерашнего пиршества. Хозяйка, ни капельки не смущаясь разгромом, царившим в жилище, пыталась найти на столе хотя бы одну не полностью опорожненную бутылку. Когда поиски ни к чему не привели, она вышла в соседнюю комнату, откуда вскоре послышался ее голос.

— Проснись, Павлуша!

Голубев заглянул в комнатушку и увидел, что Вера Чеберяк присела на кровать и тормошит человека, спавшего в сапогах. Вскоре он, позевывая и потягиваясь, возник в дверном проеме. Его глаза были закрыты синими очками, какие обыкновенно носили слепые.

— Болит головушка, Павлушенька? — нежно проворковала Вера. — Пан студент не поскупится дать тебе гроши на опохмелку.

— Це гарно! — одобрил слепой. — Шановний паныч пожалеет калеку.

Голубев вынул из кошелька смятую рублевую бумажку, передал ее калеке, который уверенной походкой, словно знал в этом доме каждый вершок, направился к выходу. Тем временем Вера расчищала стол от грязной посуды. Стараясь не глазеть на хозяйку, дерзко раскачивавшую бедрами, Голубев прислушался к ругани, шуму и звону бутылок, доносившимся из-под пола. На первом этаже располагалась монополька. «Для обитателей притона монополька под боком является благом, — подумал студент. — Вот и Павлуша по лестнице сапогами гремит. Быстро обернулся».

Слепой вошел в гостиную. Хозяйка забрала у него наливку и властно велела:

— Ступай на двор. Нам с паном поговорить треба. Под дверью не подслушивай. Вот тебе трехрядку, играй, чтобы мы здесь слышали.