— Знаете, что Иван Латышев выбросился из окна?
— Слыхать слыхал, но подробностей не знаю.
Чаплинский считал, что Латышев выбросился из-за непростительной оплошности следователя Фененко. Однако этот промах был единственный, который он был готов простить своему бывшему подчиненному. Чаплинский видел, что Сингаевский и Рудзинский произвели на публику и присяжных заседателей отталкивающее впечатление, так что отсутствие Ваньки Рыжего, самого бесшабашного члена воровской шайки, играло на руку ритуальному обвинению. Тем временем прокурор Виппер со знанием дела расспрашивал:
— Вы чем взламывали магазин? Фомкой?
— Губарем, то есть сверлом, — осклабился взломщик.
— Знаете сестер Дьяконовых? Они швеи.
— Видать видал, но не знаю. Они раньше жили на Захарьевской улице. Отец их торговал мясом на Еврейском базаре.
— На Еврейском базаре? — встрепенулся Шмаков. — Что же, у него значит с евреями были знакомства?
Рудзинский озадаченно глянул на старика и протянул, что понятия не имеет. Председатель Болдырев спросил свидетеля, учился ли он где-нибудь.
— В городском училище, а потом меня уволили. Тогда я поступил в военно-фельдшерское училище.
— Долго учились там?
— В первом классе остался на второй год, а из второго был отчислен за поведение.
Адвокат Грузенберг в своей обычной напористой манере задал свидетелю вопрос:
— Вы пробыли в военно-фельдшерском училище один год. Чему вас учили?
— Закон Божий, русский письменный, русский устный, арифметика, латынь, география, история, чистописание, зоология… — Рудзинский старательно перечислил науки, которые не сумел одолеть.
— Зоология! — воскликнул Грузенберг. — Значит, учили зоологию! Показывали вам животных? Объясняли анатомию?
«Сейчас хитрый адвокат припишет недоучившемуся фельдшеру знание анатомии, в которой были явно сведущи убийцы, обескровившие тело Ющинского», — обеспокоенно подумал прокурор судебной палаты. Но поверенный гражданского истца Замысловский уже спешил на помощь.
— Вам показывали в училище, как режут животных?
— Нет, только рассказывали, как составлены животные.
— На операции какие-нибудь водили вас?
— Нет, на операции водят с третьего и четвертого классов.
— Так что, например, о хирургии вы не имеете никакого понятия?
— Не имею, — подтвердил свидетель.
Защитники Бейлиса обменялись между собой несколькими словами. Карабчевский попросил еще раз пригласить Сингаевского. Очевидно, Карабчевский хотел выяснить его познания в анатомии.
— Ваша сестра получила некоторое домашнее образование. А вы чему-нибудь учились?
— Пытались учить, тильки я туп к грамоте, — признался вор.
— Писать умеете?
— Тильки фамилию подписую.
— А читать?
— Тильки по слогам.
Шмаков спросил, учился ли свидетель анатомии. Плис недоуменно мотнул головой.
— Может, вы учились хирургии? Слово такое слышали когда-нибудь?
— Ни, не слышал.
Ввиду противоречий в показаниях свидетелей Махалина и Сингаевского между ними была устроена очная ставка. Председатель попросил Махалина подойти поближе к дубовой конторке и обратился к Сингаевскому:
— Посмотрите на этого молодого человека. Узнаете его?
Махалин с высоты своего роста устремил взгляд на приземистого взломщика. Тот молчал. Председатель еще раз повторил вопрос. После долгой паузы Сингаевский сказал, что видел этого человека у Караева в номере Михайловской гостиницы. Председатель предоставил защите возможность задать вопросы свидетелям. Грузенберг встрепенулся и начал расспрашивать Махалина, в каких словах Сингаевский признался в убийстве.
— Итак, Сингаевский сказал: «Да, это наше дело!» — спросил адвокат.
— Да.
Председатель обратился к взломщику:
— Вы, Сингаевский, что скажите на это?
— Ни, я це не говорил.
Прокурор Виппер обратился к свидетелю Махалину с просьбой пояснить, действительно ли Сингаевский употребил выражение «министерская голова». Махалин утвердительно кивнул.
— Да, он сказал, что «это сделала министерская голова Рудзинского».
— Была ли такая фраза произнесена вами? — осведомился прокурор у второго участника очной ставки.
— Шо? — шмыгнул носом Плис и закончил под громкий смех в зале: — Бис его знает, не умею ответить.
Когда заседание суда было прервано до следующего дня, Чаплинский направился к себе, размышляя над тем, что очная ставка ничего не дала. Однако покидавшая заседание публика думала иначе. До ушей прокурора донеслись слова какого-то журналиста, очевидно, приезжего, потому что прокурору не доводилось видеть его раньше: «Видели, как испугался Сингаевский, когда Махалин, словно демон вырос перед его глазами. Уголовник не мог отвести от его своих глаз, полных животного ужаса — ведь он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную, казалось, на веки». Его собеседник, судя по всему, тоже из пишущей братии, иронически заметил: «Полноте, Владимир Дмитриевич, вы же намедни писали в „Киевской мысли“, что Сингаевский — такое тупое животное, что на его физиономии никаких чувств не отражается». — «То было намедни, а сегодня иное. Учите, батенька, диалектику!»
Не успел прокурор судебной палаты войти в свой кабинет, как к нему ворвались поверенные гражданских истцов Замысловский и Шмаков. Они буквально клокотали от негодования.
— Каков наглец, этот Махалин! — возмущался Замысловский. — У него на физиономии написано, что он платный осведомитель. Я требую, чтобы охранное отделение разоблачило его. Если полиция заявит, что он обыкновенный провокатор, то версии о воровской шайке мгновенно придет конец.